PhiloMasters

Так, физика говорит только о том, чем является материя, будто бы в Универсуме существует лишь она одна, будто бы она сама есть Универсум.

Поэтому физика часто тщится бунтовать, чтобы самой стать настоящей философией, и именно эта бунтующая псевдофилософия и есть материализм.

Философ же, напротив, будет искать в материи ее ценность, как части Универсума и определять истинность каждой вещи в ее отношении к остальным. Этот принцип концептуации Ортега и называет пантономией, или законом тотальности.

Принцип автономности был предостаточно прокламирован от Ренессанса до наших дней, иногда даже с пагубной исключительностью, парализующей философское мышление. Напротив, принцип пантономии или универсализма обретал адекватное внимание разве что в какой-то частичке античной души и кратком философском периоде от Канта до Гегеля, в романтической философии. Посмел бы сказать, что это и только это нас приближает к послекантианским системам. Но уже и это совпадение имеет большое значение.

Ортега отмечает, что "мы едины с ними в неудовлетворенности одним лишь избеганием ошибок и в суждении, что лучшим способом достижения этого будет не сужение визуального поля, а напротив, его максимальное расширение, превращение в интеллектуальный императив, в методический принцип, намерение продумывать все и ничего не оставлять вовне. Уже после Гегеля начинает забываться, что философия есть интегральное мышление и ничего больше — со всеми его преимуществами и, естественно, недостатками.

Мы преследуем философию, которая была бы философией и ничем другим, которая принимала бы свою судьбу со всем ее блеском и нищетой и не хранила бы зависть, жаждет для себя познавательных добродетелей других наук, к примеру, точности математических истин или чувственной проверяемости и практицизма истины физики.

Неслучайно то, что в прошлом веке философ оказывался столь изменчивым по отношению к своей сущности. Для того времени на Западе было характерно неприятие судьбы, желание стать тем, кто ты не есть. Поэтому-то это была по преимуществу эпоха революций.

В конечном счете, сам "революционный дух" означает не только страсть к усовершенствованию — что всегда благородно и похвально, — но и веру в то, что можно неограниченно становиться тем, кем не являешься, не являешься коренным образом, что достаточно помыслить тот порядок мира и общества, который нам оптимальнее, чтобы это привело нас к осознанию необходимости его реализации; упускается из виду, что мир и общество имеют сущностно незаменимую структуру, которая ограничивает воплощаемость наших желаний и придает характер легкомысленности всякому реформизму, не считающемуся с ней.

Революционный дух, утопически пытающийся сделать вещи тем, чем они пребыть никогда не смогут (и в этом нет никакой нужды), следует заменить великим этическим принципом, некогда лирически провозглашенным Пиндаром и звучащим не иначе как: "Становись тем, кто ты есть".

Необходимо, чтобы философия удовлетворилась своей бедностью и оставила сторонними те благодати, которые ей не принадлежат, дабы ими украсились другие способы и виды познания. "Вопреки тому титанизму, которым первоначально страдает философия в своей претензии охватывать Универсум и поглотить его, сама она является, строго говоря, дисциплиной не более и не менее скромной, чем другие".

Потому что Универсум, или все сущее, не есть каждая из сущих вещей, а лишь универсальное каждой вещи, а значит, лишь определенная сторона каждой вещи. В этом смысле, но только в этом, объект философии тоже является частным, поскольку он есть часть, благодаря которой всякая вещь включается в целое, скажем, она есть пуповина, что связывает их с целым.

И не было бы бессмысленным утверждать, что и философ, в конце концов, является специалистом, а именно, специалистом по универсумам.

То, что нельзя выговорить, несказуемое или невыразимое, не является понятием, и знание, заключающееся в невыразимом видении объекта, будет всем, чем вам угодно, Даже, если хотите, высшей формой знания, только не тем, что мы преследуем под именем философии.

"Если вообразить философскую систему, подобную плотиновской либо бергсоновской, которые посредством понятий представляют нам истинным знанием экстаз сознания, при котором это сознание переходит пределы интеллектуального и вступает в непосредственный контакт с реальностью, значит, без посредника и опосредования, каковым является понятие, то, сказали бы мы, они являются философиями лишь, поскольку доказывают необходимость экстаза неэкстатическими средствами и перестают быть таковыми, как только покидают твердую почву понятия, приступая к зыбкой хляби мистического транса".

Хосе Ортега-и-Гассет отвергал мистицизм. Он говорил, что Мое возражение мистицизму состоит в том, что мистическое видение не предоставляет каких-либо интеллектуальных преимуществ. К счастью, некоторые из мистиков оказывались, прежде чем мистиками, гениальными мыслителями — как Плотин, маэстро Экхарт, господин Бергсон. В них особенно контрастно выступает благотворность соединения мышления логического и опосредуемого с нищетой их экстатических дознаний.