PhiloMasters

«Конечная точка нашего жизненного пути — это смерть, предел наших стремлений, и если она вселяет в нас ужас, то можно ли сделать хотя бы один-единственный шаг, не дрожа при этом, как в лихорадке? Лекарство, применяемое невежественными людьми, — вовсе не думать о ней.

Но какая животная тупость нужна для того, чтобы обладать такой слепотой! Таким только и взнуздывать осла с хвоста . И нет ничего удивительного, что подобные люди нередко попадаются в западню. Они страшатся назвать смерть по имени, и большинство из них при произне­сении кем-нибудь этого слова крестится так же, как при упоминании дьявола. И так как в завещании необходимо упомянуть смерть, то не ждите, чтобы они подумали о его составлении прежде, чем врач произнесет над ними свой последний приговор; и одному Богу известно, в каком состоянии находятся их умственные способности, когда, терзаемые смертными мука­ми и страхом, они принимаются, наконец, стряпать его. < .>

Две недели тому назад закончился тридцать девятый год моей жиз­ни, и мне следует прожить, по крайней мере, еще столько же. Было бы безрассудством, однако, воздерживаться от мыслей об такой далекой, казалось бы, вещи. В самом деле, и стар и млад одинаково сходят в мо­гилу. Всякий не иначе уходит из жизни, как если бы он только что всту­пил в нее. Добавьте сюда, что нет столь дряхлого старца, который, па­мятуя о Мафусаиле, не рассчитывал бы прожить еще годиков двадцать. Но, жалкий глупец, — ибо что же иное ты собой представляешь! — кто установил срок твоей жизни? Ты основываешься на болтовне врачей. Присмотрись лучше к тому, что окружает тебя, обратись к своему лич­ному опыту. Если исходить из естественного хода вещей, то ты уже долгое время живешь благодаря особому благоволению неба. Ты пре­высил обычный срок человеческой жизни. И дабы ты мог убедиться в этом, подсчитай, сколько твоих знакомых умерло ранее твоего возраста, и ты увидишь, что таких много больше, чем тех, кто дожил до твоих лет. Составь, кроме того, список украсивших свою жизнь славою, и я побьюсь об заклад, что в нем окажется значительно больше умерших до тридцатипятилетнего возраста, чем перешедших этот порог. Разум и благочестие предписывают нам считать образцом человеческой жизни жизнь Христа; но она окончилась для него, когда ему было тридцать три года. Величайший среди людей, на этот раз просто человек, — я имею в виду Александра — умер в таком же возрасте. < .>

Если бы смерть была подобна врагу, от которого можно убежать, я посоветовал бы воспользоваться этим оружием трусов. Но так как от нее ускользнуть невозможно, ибо она одинаково настигает беглеца, будь он плут или честный человек, и так как даже наилучшая броня от нее не обережет, давайте научимся встречать ее грудью и вступать с нею в единоборство. И, чтобы отнять у нее главный козырь, изберем путь, прямо противоположный обычному. Лишим ее загадочности, при­смотримся к ней, приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом. Будемте всюду и всегда вызывать в себе ее образ и притом во всех возможных ее обличьях. Если под нами споткнется конь, если с крыши упадет черепица, если мы наколемся о булавку, бу­дем повторять себе всякий раз: «А что, если это и есть сама смерть?» Благодаря этому мы окрепнем, сделаемся более стойкими. < .>

Неизвестно, где поджидает нас смерть; так будем же ожидать ее всюду. Размышлять о смерти — значит размышлять о свободе. Кто нау­чился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавля­ет нас от всякого подчинения и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь — не зло. < .>

.Жизнь ведет нас за руку по отлогому, почти неприметному скло­ну, потихоньку да полегоньку, пока не ввергнет в это жалкое состояние (старости — В.Г.), заставив исподволь свыкнуться с ним. Вот почему мы не ощущаем никаких потрясений, когда наступает смерть нашей молодости, которая, право же, по своей сущности гораздо более жесто­ка, нежели кончина еле теплящейся жизни, или же кончина нашей ста­рости. Ведь прыжок от бытия-прозябания к небытию менее тягостен, чем от бытия-радости и процветания к бытию-скорби и муке.

Скрученное и согбенное тело не в состоянии выдержать тяжелую ношу; то же и с нашей душой: ее нужно выпрямить и поднять, чтобы ей было под силу единоборство с таким противником. Ибо если невозмож­но, чтобы она пребывала спокойной, трепеща перед ним, то, избавив­шись от него, она приобретает право хвалиться, — хотя это, можно ска­зать, почти превосходит человеческие возможности, — что в ней не ос­талось более места для тревоги, терзаний, страха или даже самого легкого огорчения.

Она сделалась госпожой своих страстей и желаний; она властвует над нуждой, унижением, нищетой и всеми прочими превратностями судьбы. Так давайте же, каждый в меру своих возможностей, добивать­ся столь важного преимущества! Вот где подлинная и ничем не стес­няемая свобода, дающая нам возможность презирать насилие и произ­вол и смеяться над тюрьмами и оковами .