PhiloMasters

сознание находится на той грани, когда веры у человека уже нет, а новой точки опоры ещё нет. Человеку в таком состоянии очень трудно примириться с мыслью о бессмысленности поисков внешней опоры, с тем, что он должен рассчитывать только на себя.

Если бога нет, стоит ли жизнь того, чтобы её прожить? – главный вопрос. Столкновение с бессмысленностью мира – делается вывод в книге – приводит нерелигиозного человека к единственному выходу, к надежде, которая заключена в нём самом в творческой открытости его существования. «Философское самоубийство» - это тоже, своего рода бегство, уход от абсурда в мир иллюзий. В первом случае истреблён сам человек, во втором – на место ясности приходят иллюзии, желаемое принимается за действительное, миру приписываются человеческие черты – разум, любовь, милосердие и т. п. Но в таком случае отсутствует и ясность мышления. Это путь уклонения от действительности. К такому пути Камю приписывает и религиозную веру. Он считает веру затемнением действительности, рассудка, бегством, поиском оправдания, примирением с обстоятельствами и с бессмысленностью существования. Христианство, по его мнению, примиряет со страданиями и смертью.

Но из абсурда следует и отрицание универсальных этических норм. Без ницшеанского энтузиазма Камю принимает вывод из абсурда – «всё дозволено». Единственной ценностью становится ясность видения и полнота переживания. Абсурд не нужно уничтожать самоубийством или «скачком» веры, его нужно максимально полно изжить.

«Бунтующий человек» - это история идеи бунта - метафизического и политического - против несправедливости человеческого удела. Если первым вопросом «Мифа о Сизифе» был вопрос о допустимости самоубийства, то эта работа начинается с вопроса справедливости убийства. Причём его интересуют не люди, веками убивающие друг друга в порыве страсти, злости или из жадности, а правители, чиновники, обрекающие на гибель в кровопролитных войнах миллионы людей. Именно они представляют действительно угрозу для общества, оправдывая свои действия борьбой за свободу нации, права человека, общественным прогрессом и т. п.

Человек 20-го века оказался перед лицом тоталитарных идеологий, служащих оправданием убийства. Еще Паскаль в «Провинциальных письмах» возмущался казуистикой иезуитов, разрешавших убийство вопреки христианской заповеди. Безусловно, все церкви благословляли войны, казнили еретиков, но каждый христианин все-таки знал, что на скрижалях начертано «не убий», что убийство - тягчайший грех. На скрижалях нашего века написано: «Убивай». Камю в «Бунтующем человеке» прослеживает генеалогию этой максимы современной идеологии. Проблема заключается в том, что сами эти идеологии родились из идеи бунта, преобразившейся в нигилистское «все дозволено».[13]

Таким образом, и здесь Камю показывает противоречивость религии, которая, с одной стороны призывает: «не убий», а с другой всё-таки разрешает убийство под всяким благовидным предлогом. Причём это происходит не в единичном случае, а проходит через века, формируя идеологию человека.

Неизменным пунктом философии Камю является абсурд. Он отрицает все ценности, ставит под сомнение смысл человеческого существования в мире. Но абсурд, по его мнению, запрещает как убийство, так и самоубийство, так как считает недопустимым уничтожение себе подобного, потому что это – уничтожение смысла, который есть в каждом человеке. Но если в «Мифе о Сизифе бунт был показан с позиций индивидуализма, когда перед лицом ничто, которое делает человеческую жизнь бессмысленной, прорыв одного индивида к другому, подлинное общение между ними невозможно. Камю, как и Сартр, видел фальшь и ханжество во всех формах общения индивидов, освящённых традиционной религией и нравственностью: в любви, дружбе и т.п. Для Камю, как и для экзистенциализма в целом, человеческое общество, жизнь личности – сплошное недоразумение, абсолютный абсурд. Люди принципиально одиноки, они обречены на взаимное непонимание. Каждый человек – целый мир, но эти миры не сообщаются друг с другом. Общение людей скользит по поверхности и не затрагивает глубину души.

В дальнейшем у Камю меняется само содержание понятий «абсурд» и «бунт», поскольку из них рождается уже не индивидуалистический мятеж, а требование человеческой солидарности, общего для всех людей смысла существования. Бунтарь встает с колен, говорит «нет» угнетателю, проводит границу, с которой отныне должен считаться тот, кто полагал себя господином. Отказ от рабского удела одновременно утверждает свободу, равенство и человеческое достоинство каждого. Однако мятежный раб может сам перейти этот предел, он желает сделаться господином и бунт превращается в кровавую диктатуру.